ЮМОР от ВСЕХ и для ВСЕХ

Классический сюжет почти любого фильма или сериала про личные отношения — о том, какой у нас плохой и во всем виноватый папа (муж, бойфренд). Он не уделяет должного внимания семье. Он пропустил футбольный матч дочери и балетное выступление сына, сославшись на какие-то там аварии со сломанными ногами. Он предпочитает сутками торчать на работе, зарабатывая деньги, хотя всем понятно, что деньги он мог бы просто, как все, брать из тумбочки, а освободившееся время потратить на заглаживание своих проступков и романтические вечера с любимой. Он виноват в том, что хочет секса, не хочет секса, лжет, говорит жестокую правду, слишком опекает детей, слишком отстранен от них, он эгоист, развратник, сухарь, пьяница, человек без фантазии и тормозов. Это как бы общее место в современной западной культуре: мужчина является даже не носителем, а активным производителем порока, насилия и грязных носков. И бедные дамы в поте лица пытаются разгребать создаваемый нами хаос, периодически падая без чувств и подавая на развод.

Возвращаясь к фильмам: если тамошний герой имеет хотя бы слабый положительный оттенок, он будет бесконечно угрызаться совестью и просить прощения у всех, вплоть до домашней черепашки, на которую он как-то позволил себе взглянуть с пренебрежением. И поскольку компании-производители этих шедевров пока не разорены, придется признать, что зрители обоих полов находят эти перипетии занимательными и правдоподобными. Попробуем разобраться, почему так происходит.

Вечная виноватость персонажей как двигатель сюжета — изобретение весьма древнее. Царь Эдип, в раскаянии выкалывающий себе глаза пряжками, после того как знатно набедокурил в Фивах, или Аполлон, рыдающий над телом очередного мальчика, которого он пришиб диском, всегда были любимыми образами древних авторов. Но этим хотя бы было в чем себя упрекнуть. А если взять христианскую литературу, то там сладострастные жалобы героев на свою греховность и порочность составляют большую часть текста. Почему же тема вины, стыда и раскаяния так интересует нас? Какой биологический механизм ее эксплуатирует, что она стала столь важной для нашего вида?

Когда-то считалось, что чувство вины, стыда и раскаяния присуще только человеку. Платон и Аристотель, разбирая эту тему, назвали стыд «страхом дурной молвы». Априори предполагалось, что ни одно животное не может беспокоиться о какой-либо молве за отсутствием языка. И вообще, какой может быть стыд у тех, кто всю жизнь без штанов бегает?

Еще минимум 2300 лет философы были убеждены: стыд является основным отличием человека от животного. Последними на эту тему выступили такие зубры, как Фрейд, Фромм и Владимир Соловьев, убедительно доказавшие, что именно стремление отказаться от животной части своей природы развило в человеке совесть как таковую и способность чувствовать свою вину. Хотя если бы у кого-нибудь из этих зубров жил дома бульдожка, любитель пожевать ученые рукописи, и они застали его как-нибудь на месте преступления, то могли бы собственными глазами увидеть, что некоторые животные преотлично умеют смущаться, каяться и просить прощения, прикрывая морду лапками. Но, возможно, у них дома жили только кошки, а это уже совсем другое дело. Кошки стыда не ведают, вины не чувствуют. А вот собаки и некоторые другие групповые животные — чувствуют. В журнале Behavioural Processes (Нидерланды) были опубликованы результаты исследований голландских биологов, проводившихся с несколькими сотнями собак. По условиям эксперимента хозяин оставлял пса в комнате рядом с низким столиком, на котором лежало собачье лакомство. Хозяин объяснял собаке, что это фу, нельзя, надо ждать, и выходил из комнаты на пару минут. По возвращении он видел, что собака запрет нарушила, и принимался журить бессовестное животное. Но на самом деле большинство псов еду не трогали: ее забирали прятавшиеся за второй дверью ученые, о чем хозяевам было невдомек. Так вот, практически все собаки при первых «ай-яй-яй» хозяина демонстрировали поведение провинившихся (сутулились, ползли на животе, мелко трясли хвостом, глядели исподлобья и т. д.). Но те, кто успел стырить и сожрать запретный плод, «виноватились» раньше и интенсивнее, порой еще до того, как хозяин замечал пропажу и начинал ругаться.

Если даже рассматривать, как предлагалось раньше, «позу вины» как простое заискивание перед сердитым альфа-лидером, приходится признать, что согрешившие псы заранее понимают, что нарушили запрет, осознают свою вину и ждут тарарама. То есть чувство вины у животных все-таки есть. Доказано.

Тем не менее только человек является счастливым обладателем наиболее полного прейскуранта совестливых услуг. Суди сам. У нас есть:

Осознание того, что ты нарушаешь правила группы, приказы вожака. Чувство мгновенное, сильное и очень некомфортное. Эволюционно более важное для групповых животных, чем быстрые ноги или крепкие зубы, ведь с ним связано умение убегать, прятаться или атаковать по сигналу дозорного. Признаки стыда во многом похожи на признаки страха и агрессии одновременно (покраснение кожных покровов, выплеск адреналина, застывание на месте или, наоборот, паническое бегство). Да, одни и те же механизмы заставляют тебя не шляться перед носом саблезубого тигра и не разгуливать по улицам в костюме секси-горничной — паническое понимание того, что именно сейчас ты нарушаешь запрет. Запретище!

Обширный список разнообразных, часто даже не особых важных правил группы и постоянный мониторинг собственного поведения с целью сверки с указанным списком. Чем больше несостыковок, тем сильнее дискомфорт.

Осознание того, что на тебе лежит ответственность за какие-то негативные явления для тебя или иных членов группы — результат работы совести. Самая зрелая и «человеческая» форма стыда, лишь фрагментарно присутствующая в психике очень немногих животных.

Именно последний пункт является, так сказать, крестом взрослого мужчины. По крайней мере, в глазах общества мужчина должен обладать им в полной мере.

Что такое чувство вины? В отличие от стыда, который является одной из форм страха и может проявляться даже у младенцев, чувство вины почти незнакомо маленьким детям (по разным мнениям, впервые оно фиксируется в возрасте от трех до семи лет).

Стыд — это просто осознание того, что ты попал в небезопасную ситуацию. (Незнакомый дядя говорит мне «агу-агу», я не знаю, как достойно реагировать, в протоколе ничего не указано, залезу-ка я под стул, ой, он мне туда чупа-чупс просовывает — я прямо даже не знаю, как реагировать!)

Чувство вины — это свидетельство того, что ты контролируешь ситуацию. Парадоксально звучит? И тем не менее. Ты плохо управился с этой задачей, но ты имел возможность с ней управиться, потому что ты взрослый, ты альфа, ты крут! Просто в этот раз облажался.

Взрослый, который ругает ребенка и требует, чтобы тот признался, кто наплевал в калоши, часто не может понять, почему ребенок продолжает вопить: «Это не я! Это бабайка!» Ведь маленькому паршивцу ничто не угрожает — мы, слава богу, противники насилия над детьми. Ну просто признайся, что виноват, — и можешь дальше смотреть своих «Смешариков».

Ребенок не может быть виноват, потому что у него пока нет внутреннего локуса контроля, только внешние. Он не умеет управлять собой (он и с горшком-то пока толком не разобрался), поэтому он ни за что не отвечает. За все, что с ним происходит, отвечают взрослые, которым он делегировал все полномочия. Это папа бяка, он тут главный, он должен был следить за мной и за калошами, а я хороший и ни в чем не виноват.

Кстати, такой детский подход к делу преотлично сохраняется у многих вполне половозрелых граждан, которые сами всегда ангелы белокрылые, а вокруг сплошные гады, все портящие. (Даже у тебя, о читатель, наверняка есть некоторое количество знакомых, которым просто жуть как не повезло с погодой, Форексом, женой и планетой, а сами они ну ни в чем не виноваты.)

И наоборот, люди, у которых сильна потребность если не в лидерстве, то уж в самостоятельности и свободе действий, готовы признать свою вину даже там, где ее не увидел бы самый усердный служащий Следственного комитета. В службах помощи жертвам домашнего насилия, например, регулярно работают с женщинами, которые, щуря подбитый глаз и еле шевеля распухшими губами, упорно твердят: «Я сама во всем виновата!» «Как можно быть такой размазней!» — по-чеховски восклицают окружающие. Но все дело в том, что как раз размазня бы такого не сказала. Это позиция зрелого человека, который уверен (увы, часто ошибочно), что его жизнь находится у него под контролем и он сам прекрасно со всем разберется (спасибо, не надо звонить в полицию).

Зачем эволюции нужен был такой сложный механизм, как чувство вины? Он стимулировал глав группы и прочих взрослых сильных особей внимательно следить за происходящим и быть готовыми совершить правильные действия в нужный момент. Старые осторожные вожаки идут к водопою, ведя за собой стадо, молодые крепкие самцы настороженно следят за горизонтом в поисках хищника, матери следят за детьми даже в моменты мира и покоя. Альфа, взрослая высокоранговая особь, всегда настороже и всегда ожидает худшего, так как от нее зависит слишком многое. Акеле нельзя промахнуться.

У человека — существа, которое лучше всех на планете овладело причинно-следственными связями, — даже нет возможности избавиться от ошибок прошлого, просто забыв о них. На его шее всегда будет лежать память о прошлых промахах — чувство вины. Поэтому образ мужчины – сильного, храброго, взрослого и смиренно несущего ярмо вины — не вызывает протеста своей нелепостью. У группового вида сильный не тот, кто никому ничего не должен, а тот, кто должен всем.

Мужчина, который постоянно просит прощения за все, что он не делал, чему он никак не мог помешать, что было следствием вопиющей глупости или подлости окружающих, вызывает серьезное раздражение только у тех зрителей, которые сами не дозрели до полновесного ярма ответственности. С их точки зрения, он дурак, тряпка и вообще это нечестно. В глазах всех остальных его готовность принимать на себя даже чужую вину придает ему доблести. (Вспомним «Вокзал для двоих», где главный герой должен сидеть в тюрьме за преступление, совершенное его женой. Представь, что пешехода задавил он сам, и от великого произведения ничего не останется.)

И да, хотя изматывающее чувство вины часто могут испытывать и женщины, это не придает им шарма в глазах общества. Сильные женщины, знаете ли, потрясают устои. Женщинам и подросткам, считает общество, правильнее винить во всем окружающих, биться в истерике, сражаться с комплексом вины и убеждать себя, что они никому ничего не должны. Образ дамы, берущей на себя чужую вину (если это не вина ее ребенка), не вызывает у аудитории особого восхищения — скорее, чувство непонимания и возмущения.

Все-таки вина — это прежде всего мужской аксессуар.

Самые виноватые

Когда грянет высший суд над самыми виноватыми мужскими телегероями, на скамье подсудимых первыми будут они.

 

 

Хэнк Муди («Калифорникейшн»)

Писателю Муди изменила жена и ушла от него к другому, забрав дочь. С тех пор писатель ведет жизнь плейбоя, хотя больше всего хочет вернуть свою семью. Он относится ко всем женщинам с исключительной рыцарственностью, но это не мешает ему регулярно получать от них по морде, лишаться собственности и оказываться в тюрьме. И каждый раз он искренне чувствует себя виноватым. Больнее всего стараются мучить Хэнка, конечно, его жена и любимая дочка.

 

 

 

Гомер Симпсон («Симпсоны»)

При всей своей явной умственной отсталости Симпсон искренне старается быть хорошим мужем и отцом. Чувство вины то перед женой, то перед сыном, то перед дочкой, то перед еще одной дочкой преследует его из серии в серию уже 30 лет, и он из кожи вон лезет, чтобы его семья была счастлива. Дети, разумеется, отца в грош не ставят, зато ему очень повезло с женой, которая готова его прощать хоть по пять раз за серию.

 

 

 

Уолтер Уайт («Во все тяжкие»)

Умирающего от рака химика с особым утонченным садизмом терзает, подставляет и многократно предает его собственная семья в лице жены и сына. А он готов пойти на все, чтобы защитить их, при этом покорно и регулярно моля о прощении.

 

 

 

Леонард Хофстедтер («Теория Большого взрыва»)

Подсчитано, что из всех персонажей больше всего просит прощения самый разумный и положительный из них — Леонард. Практически в каждой серии он всегда оказывается виноватым на пустом месте, а за лидерство в гонке «Кто сильнее пнет Леонарда» соревнуются его девушка Пенни и сосед — гениальный аутист Шелдон (минимальное количество «сорри» на сезон).

 

 

 

Патрик Джейн («Менталист»)

Гениальный логик и психолог Патрик Джейн потерял семью, убитую маньяком, и с тех пор живет, раздавленный грузом вины и потери. Степень его презрения к себе велика настолько, что он практически не испытывает интереса к жизни и уж тем более — стремления соблюдать ее правила. У него одна цель — отомстить. Поскольку семьи как таковой в сериале нет, роль личного цербера, постоянно обвиняющего Патрика во всех грехах, исполняет его напарница Тереза.